СУЩНОСТЬ И БУДУЩЕЕ ИДЕИ МЕЖДУНАРОДНОГО ЯЗЫКА

К началу   <<<   >>>   На эсперанто

VII

Теперь нам осталось ответить еще на один вопрос: в настоящий момент эсперанто действительно является единственным кандидатом на роль международного языка, но так как конгресс представителей различных государств соберется для избрания международного языка вероятно еще не скоро, возможно через десять, а может и через сто лет, очень может быть, что до того времени появится много новых искусственных языков, которые будут лучше эсперанто и, следовательно, один из них должен будет быть избран конгрессом? Или же конгресс сам организует компетентный комитет, который займется созданием нового искусственного языка?

На это мы можем ответить так. Возможность появления нового языка сама по себе очень сомнительна, и поручить комитету создание нового языка было бы так же бессмысленно, как, например, поручить ему сочинить хорошую поэму. Ибо создание полного, во всех отношениях пригодного и жизнеспособного языка, что многим кажется таким легким и шуточным делом, очень и очень трудно. Оно требует с одной стороны особого таланта и вдохновения, а с другой — огромной энергии, терпения и горячей, бесконечной любви к предпринятому делу. Многих наши слова сильно удивят, так как им кажется, что нужно лишь решить самому, что стол, например, будет “bam”, а стул — “bim” и т. д. и т. д., и язык уже будет готов. С созданием полного, пригодного и жизнеспособного языка дело обстоит также, как, например, с игрой на фортепиано или с путешествием через дремучий лес. Человеку, не знакомом с сущностью музыки, кажется, что нет ничего более легкого, чем играть на фортепиано, — ведь нужно лишь нажать одну клавишу, и получится нужный звук, вы нажимаете другую — и получаете другой, — вы нажимаете клавиши в течение целого часа, и получаете готовую композицию… Кажется, нет ничего проще, но когда он начинает играть свою импровизированную композицию, все с хохотом разбегаются, и вскоре он сам, слушая получающиеся дикие звуки, начинает понимать, что не все так гладко, что музыка состоит не только из нажимания на клавиши, — и этот герой, с самоуверенной миной усевшийся за фортепиано, хваставшийся, что играет лучше всех, со стыдом убегает и уже больше не показывается на публике. Человеку, который никогда не был в большом лесу, кажется, что нет ничего проще пройти его с одного конца до другого: “Что тут уметь? Ведь любой ребенок может это сделать — нужно лишь войти и идти все время прямо вперед, — и через несколько часов или дней вы окажетесь на другом конце леса”. Но стоит ему немного углубиться в лес, он вскоре так теряет путь, что либо вообще не может вылезти из леса, либо после долгих блужданий выходит, но совершенно не в том месте, где он должен был выйти. Так же точно и с искусственным языком: предпринять создание языка, заранее дать ему название, трубить о нем всему читающему миру — все это очень легко, — но счастливо закончить эту работу совсем не так легко. Многие с самоуверенной миной принимались за такую работу, но едва углубившись в нее, они либо получали беспорядочное собрание звуков без определенного смысла и без всякого значения, либо сталкивались со столькими трудностями, со столькими противоречивыми требованиями, что теряли всякое терпение, бросали работу, и уже никогда больше не показывались на публике.

В том, что создание пригодного и жизнеспособного языка не такое легкое дело, как многим кажется, можно, между прочим, увидеть из следующего факта: известно, что до появления волапюка и эсперанто было огромное множество различных попыток создать международный язык; немало попыток было также после появления названных языков; длинный список названий этих проб и имен их авторов вы найдете в любой истории идеи международного языка; эти попытки были предприняты как частными лицами, так и целыми обществами; они поглотили громадное количество времени, а многие из них — также большие материальные средства; — однако, из всего этого огромного количества попыток только две, только лишь две были реализованы и нашли последователей и практическое применение.

Но и эти две получились лишь случайно, благодаря тому, что один из авторов не знал о работе другого. Автор языка эсперанто, посвятивший своей идее всю жизнь, начиная с раннего детства, который с этой идеей рос и был готов пожертвовать всем ради нее, сам признается, что его энергию поддерживало лишь сознание, что он создает нечто такое, чего еще никогда не существовало, и что трудности, которые он встречал на протяжении своей работы, были такими большими и требовали такого большого терпения, что, если бы волапюк появился 5-6 годами раньше, когда эсперанто не был еще закончен, он (автор эсперанто) конечно потерял бы всякое терпение и отказался от дальнейшей работы над своим языком, несмотря на то, что он хорошо сознавал огромное преимущество своего языка над волапюком.

Из всего вышесказанного вы поймете, что сейчас, когда весь мир знает, что уже давно существуют два уже готовых искусственных языка, очень сомнительно, что найдется кто-то, кто предпримет сейчас подобный сизифов труд с самого начала и у кого будет достаточно энергии, чтобы довести его до счастливого конца, тем более, что его не будет ободрять надежда сделать когда-либо что-нибудь лучшее, чем то, что уже существует. Сколь мало надежды имело бы такое предприятие, можно видеть по тем многочисленным пробам и проектам, которые появились уже после эсперанто: несмотря на то, что авторы имели перед собой уже полностью готовую модель, по которой они могли работать, не только ни один из них не вышел за рамки проекта, но даже из самих этих проектов ясно можно видеть, что если бы их авторы имели терпение и способность довести их до конца, эти труды были бы не лучше, а, напротив, много хуже, чем эсперанто. В то время, как эсперанто отлично удовлетворяет всем условиям, которые могут быть предъявлены международному языку (необычайная легкость, точность, богатство, естественность, жизнеспособность, гибкость, звучность и т. д.), любой из этих проектов пытается улучшить какую-нибудь одну сторону языка, невольно жертвуя ради этого всеми остальными. Так, например, многие из новейших разработчиков используют следующую хитрость: зная, что публика оценивает любой проект согласно тому, как к нему относятся ученые лингвисты, они заботятся не о том, чтобы их проект был действительно практически пригоден для чего-нибудь, но лишь о том, чтобы в первую минуту произвести хорошее впечатление на лингвистов; для этого они берут свои слова почти без каких-либо изменений из самых важным существующих естественных языков. Получая фразы, написанные на таком проектируемом языке, лингвисты отмечают, что сразу поняли эту фразу более легко, чем на эсперанто, — и авторы уже торжествуют и заявляют, что их “язык” (если они когда-либо закончат его) будет лучше, чем эсперанто. Но всякий здравомыслящий человек тут же убедится, что это только иллюзия, что ради маловажного принципа, выложенного напоказ и как приманка, здесь пожертвовали принципами более важными (как, например, легкостью языка для неученых людей, гибкостью, богатством, точностью и т. д.), и что если даже подобный язык когда-нибудь будет закончен, он в конце концов абсолютно ничего не даст! Ибо если бы самая важная заслуга международного языка состояла в том, чтобы быть как можно понятней ученым лингвистам, мы для этого могли бы просто взять любой язык, например, латинский, безо всяких изменений, — и ученые лингвисты его еще быстрей поймут с первого же раза! Принцип наименьшего изменения естественных слов не только был хорошо известен создателю языка эсперанто, но ведь именно у него новые разработчики взяли этот принцип: но в то время, как эсперанто мудро использует этот принцип по мере возможности, более заботясь, чтобы он не противоречил другим более важным принципам международного языка, разработчики обращают все внимание только на этот принцип, а все остальные, несравненно более важные, они отдают как жертву, ибо соединить и согласовать между собой различные принципы они не могут и даже не имеют желания, так как они сами даже не надеются дать что-нибудь готовое или пригодное, но хотят только произвести эффект.

Из всего вышесказанного вы видите, что не нет ни малейшей причины бояться, что появится какой-нибудь новый язык, который мог бы выдавить эсперанто, — язык, в который вложено столько таланта, столько жертв и столько лет терпеливой и горячо выполняемой работы, язык, который за многие годы уже опробован во всех отношениях и на практике замечательно выполняет все, что мы можем ожидать от международного языка. Но для вас, уважаемые слушатели, этого не достаточно: вы желаете, чтобы мы дали вам логически полную и несомненную уверенность в том, что язык эсперанто не будет иметь конкурентов. По счастью мы находимся в такой ситуации, что можем дать вам эту полную уверенность.

Если бы вся суть искусственного языка состояла в его грамматике, тогда с момента появления волапюка вопрос о международном языке был бы решен раз и навсегда, и любые конкуренты языка волапюк уже не могли бы появиться, так как, несмотря на различные ошибки, грамматика волапюка столь легка и проста, что дать сколько-нибудь более легкую и более простую уже было бы невозможно. Новый язык мог бы отличаться от волапюка только в некоторых мелочах, а всякий понимает, что ради мелочей никто не предпринял бы создание нового языка, а мир ради мелочей не отказался бы от уже готового и испытанного языка. В крайнем случае будущая академия или конгресс сделают в грамматике волапюка те небольшие изменения, которые покажутся полезными, и международным языком вне всякого сомнения останется волапюк, а любая конкуренция навсегда будет исчерпана. Но язык состоит не только из грамматики, но также из словаря, а изучение словаря требует в искусственном языке в сто раз больше времени, чем изучение грамматики. В то время, как волапюк решил только вопрос грамматики, а словарь оставил совершенно без внимания, дав просто набор различных выдуманных слов, которые любой автор любой новый автор имеет право выдумать по собственному желанию. Вот почему уже с самого начала существования волапюка даже самые ревностные волапюкисты естественно боялись, что завтра появится новый язык, совершенно не похожий на волапюк, и что между обоими языками начнется битва. Совершенно иное дело с эсперанто: известно — и этого ни на минуту никакое исследование не отрицает, — что эсперанто решил не только вопрос грамматики, но также вопрос словаря, следовательно, не одну малую часть проблемы, но проблему целиком. Что же в этом случае остается делать автору какого-либо нового языка, если таковой появился бы? Ему ничего не остается, кроме… открытия уже открытой Америки! Действительно, представим себе, что сейчас, несмотря на уже существующий, отличный во всех отношениях, всесторонне опробованный, уже имеющий множество приверженцев и богатую литературу язык, появился все же человек, который решил посвятить целый ряд лет созданию нового языка, что он довел свою работу до конца, и что язык, предлагаемый им, кажется действительно лучше эсперанто, — посмотрим же, какой вид имел бы этот язык. Если грамматика языка эсперанто, который дает полную возможность выразить самым точным образом любой нюанс человеческой мысли, полностью состоит из 16 малюсеньких правил и может быть изучена за полчаса, — тогда что лучшее мог бы предложить новый автор? Возможно, в крайнем случае он дал бы вместо 16-ти правил 15, и вместо 30 минут работы потребовалось бы 25? Верно? Но захочет ли кто-нибудь ради этого создавать новый язык, и откажется ли мир ради этой мелочи от уже существующего и всесторонне опробованного? Конечно, нет; в крайнем случае мир скажет: “Если в вашей грамматике какая-то мелочь лучше, чем в эсперанто, мы эту мелочь введем в эсперанто, и дело будет сделано”. Каков будет словарь этого языка? В настоящий момент ни один исследователь уже не усомнится в том, что словарь международного языка не может состоять из произвольно выдуманных слов, а должен обязательно состоять из слов романо-германских в их наиболее широко используемой форме; это не ради того, чтобы, как считают многие новые разработчики, ученые лингвисты могли понять текст, написанный на этом языке (в таком деле, как международный язык, ученые лингвисты играют последнюю роль, ведь они в таком языке нуждаются меньше всего), но по другим, более важным причинам. Так, например, существует громадное количество так называемых “иностранных” слов, которые во всех языках используются одинаково, известны всем без изучения и не использовать которые было бы просто абсурдно; им в унисон должны звучать также все остальные слова словаря, иначе язык будет диким, на каждом шагу будет столкновение элементов, непонятных мест, и постоянное, регулярное обогащение будет затруднено. Существуют еще и разные другие причины, по которым словарь должен быть составлен только из таких слов, а не из других, но об этих причинах, как узко специальных, мы здесь детально говорить не будем. Будет достаточно сказать, что все новейшие исследователи принимают этот закон для словаря как не оставляющий никакого сомнения. И так как язык эсперанто именно этим законом руководствуется и так как при этом законе большого своеволия в выборе слов существовать не может, остается вопрос, что же может дать нам автор нового языка, если последний будет создан? Действительно, тому или иному слову можно было бы дать более удобную форму, но таких слов существует очень немного. Это хорошо видно из того, что какой бы из многочисленных проектов, появившихся после эсперанто, ни возьмете, вы найдете в каждом из них по крайней мере 60% слов, которые в общем имеют ту же самую форму, как и в эсперанто. И если вы к этому еще добавите, что оставшиеся 40% слов отличаются от эсперантской формы больше потому, что авторы этих проектов или не обратили внимания на различные принципы, которые очень важны для международного языка, или просто изменили слова совершенно без какой-либо надобности, — вы легко придете к выводу, что действительное число слов, которым вместо эсперантской формы можно было бы дать форму более удобную, представляет собой не более каких-нибудь 10%. Но если в грамматике эсперанто почти ничего невозможно изменить, а в словаре можно было бы изменить только какие-то 10% слов, тогда встает вопрос — что будет представлять собой новый язык, если он когда-нибудь будет создан и если он действительно покажется языком, пригодным во всех отношениях? Это был бы не новый язык, а лишь немного измененный эсперанто! Следовательно, весь вопрос о сути международного языка сводится только к тому, будет ли эсперанто принят без изменений в его нынешней форме, или в нем будут сделаны когда-нибудь какие-либо изменения! Но этот вопрос не имеет для эсперантистов никакого значения, они выступают только против того, чтобы отдельные люди могли изменять эсперанто по своему усмотрению, но если когда-нибудь авторитетный конгресс или академия решат сделать в языке те или иные изменения, эсперантисты примут их с удовольствием и ничего от этого не потеряют: им не нужно будет заново учить какой-либо новый трудный язык, а надо будет только пожертвовать одним или несколькими днями для изучения тех изменений в языке, которые будут сделаны, и все.

Эсперантисты вовсе не претендуют, чтобы их язык представлял собой нечто настолько совершенное, что ничто лучше уже не может существовать. Напротив, когда соберется авторитетный конгресс, про который будет известно, что его решение будет иметь силу для мира, эсперантисты сами предложат определить комитет, который занялся бы пересмотром языка и сделал в нем все полезные улучшения, если бы даже для этого потребовалось изменить язык до полной неузнаваемости. Но так как не существует никакой возможности предвидеть, будет ли успешна работа комитета, не продлится ли она на бесконечный ряд лет, будет ли она в согласии доведена до счастливого конца, и окажется ли законченная работа в целом пригодной, следовательно, понятно, было бы очень глупо и непростительно со стороны комитета ради проблематичного будущего отказываться от существующего, во всех отношениях законченного и испробованного нынешнего языка. Следовательно, если даже конгресс придет к заключению, что эсперанто не является хорошим, он может принять лишь следующее решение: принять пока язык эсперанто в его нынешней форме и параллельно с этим определить комитет, который займется совершенствованием этого языка или созданием нового, более идеального; и только тогда, когда со временем окажется, что работа комитета счастливо доведена до конца и после многих проб оказалась в целом пригодна, только тогда можно будет заявить, что нынешняя форма международного языка отменяется, а вместо нее вводится в жизнь новую. Каждый здравомыслящий человек согласится, что конгресс может действовать только так, а не иначе. Следовательно, даже если мы предположим, что конечный язык будущих поколений будет не эсперанто, а какой-нибудь другой, еще не разработанный язык, в этом случае путь к этому языку должен лежать через эсперанто!

Следовательно, обобщая все, что мы сказали с начала до настоящей минуты, мы обращаем ваше внимание на то, что мы пришли к следующим выводам:

1. Введение международного языка принесло бы человечеству огромную пользу;

2. Введение международного языка в целом возможно;

3. Введение международного языка рано или поздно обязательно и несомненно будет реализовано, сколько бы рутинеры не бились против этого;

4. В качестве международного никогда не будет избран иной язык, кроме искусственного;

5. В качестве международного никогда не будет избран какой-либо другой язык, кроме эсперанто; он или будет оставлен навсегда в своей нынешней форме, или в нем позже будут сделаны какие-либо изменения.

К началу   <<<   >>>   На эсперанто